 | | | |
| ||||
|
Николай Левичев в программе "Разбор полета" на радио "Эхо Москвы" 30 июля 2013 Т. Фельгенгауэр: 21:05, здравствуйте. Это программа "Разбор полёта", программа о людях, которые принимают решения, и о том, как они эти решения принимают. Татьяна Фельгенгауэр и Ирина Воробьева для вас эту программу ведут. Добрый вечер. И. Воробьева: Добрый вечер. Мы приветствуем нашего сегодняшнего гостя. Я напомню, у нас продолжается цикл передач "Разбор полёта" с кандидатами в мэры Москвы. Собственно, сегодня кандидат на пост мэра Москвы, председатель партии "СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ" Николай Левичев. Николай Владимирович, здравствуйте. Н. Левичев: Добрый вечер. Т. Фельгенгауэр: У нас каждая программа "Разбор полёта", вне зависимости от того, где проходят выборы, начинается одинаково, с одного и того же вопроса нашему гостю. И это вопрос про самое сложное, самое тяжелое решение, которое вам приходилось принимать в своей жизни, так, чтобы это не только вас касалось, но и каких-то людей, которые, может быть, вас окружали или были рядом. Н. Левичев: Вы знаете, столько было сложных и непростых решений. Но если вы говорите, что решение не в отношении своей собственной судьбы, а так, чтобы это затрагивало других людей, пожалуй, вспоминается на волне вот этой менингитной заразы, которая сейчас преследует наших детей, у меня была в жизни экстремальная ситуация, когда, в общем, пришлось отчётливо понимать, что нельзя совершить ошибки, нужно принимать решение, принимать его и выполнять самому. Дело было летом. Я был начальником подросткового лагеря, был последний день смены. В клубе-столовой шла дискотека прощальная. Дети условно от 14 до 18 лет там были. Можете себе представить. Т. Фельгенгауэр: А вам сколько было лет? Н. Левичев: Мне было 23. Я был младший научный сотрудник Государственного оптического института имени Вавилова, который отбывал так называемые колхозные месяцы в зачёт лаборатории отдела, в котором я работал. Профком решил, что можно повинность отбывать не в колхозе на уборке урожая, а в подростковом лагере, где дети сотрудников отдыхали. А пикантность заключалась в том, что была страшная гроза. Я за всю свою жизнь только пару раз такую грозу встречал. То есть лагерь стоял на горушке, на берегу озера. Хлещет дождь, по склону потоки воды, молнии. Ну, сами понимаете, что такое молодёжная дискотека в те времена. И тут ко мне подходит кто-то из коллег моих и говорит: "Там что-то Саша Кроль совсем плох". А это был мой коллега по лаборатории, но он, в отличие от меня, числился ночным сторожем там. Я по этой намокшей круче взбираюсь, он, естественно, в таком павильончике на самом верху, захожу – света нет, естественно, свет вырублен – телефон вырублен. Он раскинулся на койке в одних плавках, весь мокрый, температура под 40 – то, что удалось померить. Я понимаю, что это не простуда. И я понимаю, что до утра это дело оставлять нельзя, потому что человек в бреду, бредит натурально, я начинаю прикидывать свои возможности. У меня в лагере имеется мотоцикл, на котором я ездить не умею, у меня прав тогда не было. Завхоза я отпустил в город по каким-то делам. Даже если я буду из воспитателей кого-то искать, кто может на мотоцикле поехать, то надо же не просто поехать, нужно доехать до ближайшего большого пионерского лагеря, где профессиональный врач, найти этого врача. Кроме того, я понимаю, что поскольку санэпидстанции, проверки были всегда, пожарные, они всё ездили по кругу, у меня, конечно, с ними сложились какие-то отношения. Ну, я еду, беру
мотоцикл, завожу его, сажусь и еду по этой мокрой... вдоль берега. Н. Левичев: Первый раз в жизни. Нахожу врачиху эту, сажаю на мотоцикл сзади себе, привожу в лагерь. И. Воробьева: А вы её предупреждали, что вы первый раз за рулём? Н. Левичев: Нет. Она его осматривает и предварительный диагноз делает – говорит, это, похоже, что-то типа менингита. Дальше я понимаю, что нужно искать машину какую-то. Телефон не работает, напоминаю. Всё это такая гроза, которая не приведи господи. Я её оставляю около больного. Она уже с собой по моим описаниям что-то принесла, какие-то лекарства, не помню уже, то ли укол какой-то жаропонижающий. Я еду в соседний посёлок, где есть какая-то администрация. Там нахожу машину, уже на машине мы приезжаем, грузим его в эту машину. Продолжается дискотека. Т. Фельгенгауэр: Не отходя от кассы. Н. Левичев: Отправляем его в Ленинград в больницу "Ломо". Я возвращаюсь к ребятам, там продолжают всю ночь гулять и прощаться друг с другом, наутро они разъезжаются. На следующий день оказывается, что действительно ему делают пункцию, это менингит, в общем, это лечится, по счастью; он месяц лежит в больнице. И уж если совсем как на духу признаваться, я ещё и понимал, что если эта информация дойдёт до органов здравоохранения, то будет уже не такая проверка санэпидстанции с заходом за обед, а будет уже что-то серьёзное. В общем, оказалось, что это не инфекционный, и, что называется, пронесло, потому что, конечно, с какими-то справками не у всех было все в порядке... Т. Фельгенгауэр: Это как всегда. Н. Левичев: То есть такая история была, но я, в общем, не пожалел о том, что рискнул. Т. Фельгенгауэр: Вы после этого не решили завести права на мотоцикл на всякий случай? И. Воробьева: Соответствующей категории. Н. Левичев: Следующий месяц я уже ездил на этом мотоцикле без прав, не сильно выезжая на шоссе, а потом как-то в жизни так сложилось, что больше я на мотоцикле не ездил. Ездил немножко верхом, немножко на автомобиле. И. Воробьева: Потрясающе. Просто должна сейчас сработать некая такая фантазия, чтоб представлять, как это выглядит. Перед нами сидит взрослый респектабельный человек, председатель партии, кандидат на пост мэра Москвы; у меня после этого рассказа – на мотоцикле в дождь везёт доктора – потрясающий образ. Т. Фельгенгауэр: Если говорить про вашу юность, у вас же там всё было удачно, стремительно, творческая молодёжь и прочее. Вы для себя как решали в юные годы относительно своего пути, кем вы хотите стать, какие вы решения тогда принимали? Н. Левичев: Вы знаете, как говорится, каждый человек
может написать одну книгу, я как издатель это точно знаю, уж про свою-то жизнь
каждый может написать. И на разных этапах жизни мне самому казалось, что если
взять начальную точку и ту точку, в которой я находился, то, в общем, как-то странно
получается, да? А на самом деле,
если у нас передача о жизненном выборе, постоянно приходится делать какой-то
жизненный выбор. Я родил даже такой афоризм за годы своей жизни: "Человек
ко всему привыкает постепенно". Например, когда я учился в 8 классе, и мне,
Левичеву Николаю, в почтовый ящик пришло письмо – приглашали меня на день
открытых дверей в 239-ю физико-математическую школу города Ленинграда. А жил я
в городе Пушкине. Это очень близко, конечно, но на электричке надо ездить, а до
электрички ещё автобусом, потому что на самом краю города, а от электрички в
Ленинграде от вокзала Витебского ещё на трамвае надо ехать. Ну, как-то так... Я
решил, что я не пойду на этот день открытых дверей. Неделя прошла, подошёл срок, я поехал. Н. Левичев: А чёрт его знает. Потому что, видимо, там что-то такое крутится, план какой-то возникает. Всё-таки что это такое? Вот, пригласили. Почему пригласили? Я тогда не понимал, что формализм простой сработал. Я участвовал в олимпиадах по математике. Естественно, попадал в списки. Ну и администрация школы что делала? Брала списки дипломантов, лауреатов олимпиад и писала им приглашение. Маленький ребёнок же не понимает, что это обычный бюрократический формализм и люди борются за то, чтобы у них не потерялся статус, ставки и прочие такие сермяжные вопросы жизни. Я поехал туда. Т. Фельгенгауэр: Письмо из Хогвартса. Н. Левичев: Примерно так, да. Я приехал туда. А что такое день открытых дверей? Водят по кабинетам и какие-то умные вещи рассказывают, что тут высшую математику изучают, математический анализ, пятое-десятое, вот программирование у нас тут в школе, показывают первое ЭВМ – там стояло огромное ламповое ЭВМ Урал-1. И. Воробьева: На полкомнаты? Н. Левичев: Какой полкомнаты? Это, наверное, две такие комнаты. Т. Фельгенгауэр: Пол-этажа. Н. Левичев: Ламповый ещё. Ну, я, открыв рот, это всё посмотрел и точно для себя решил, что в этой школе мне делать нечего, она только для умных. Какой-то комплекс был неполноценности всё-таки. У них день открытых дверей был где-то в июне, а документы надо было подавать в августе. И как-то так постепенно-постепенно я к этой мысли привык, поездил, засекая время уже, сколько у меня занимает до вокзала, как это всё примерно будет. И нашёлся ещё один мальчик из соседней школы, но жил на той же улице, что и я, и его мама разузнала адрес мой и пришла к моим родителям нас познакомить. Ну, когда уже оказалось, что вдвоём можно ездить, тут уж вроде как я смирился, поступил в 239-ю школу, два года ездил на электричке, на трамвае. Дальше опять череда случайностей. Я очень любил учителя математики, который нам достался. А школа была чем необычная? Там были только 9-10 классы. 10 классов девятых и 10 классов десятых. 360 учеников 9-го и 360 10-го. И было очень много учителей, классных учителей. Нам достался Гарри Борисович Ахведов, учитель математики, который мне подарил на всю жизнь три жизненных правила очень простых. Я их тогда запомнил и много убеждался в их справедливости, и всегда своих уже учеников или помощников учил. Эти правила такие. Он меня сделал
помощником своим, я проверял все контрольные работы по математике своих
соучеников. Н. Левичев: Трудно сказать, чего тут было больше – берёг ли он своё время, или всё-таки меня натаскивал. Он говорил так. Во-первых, говорит, запомни, Коля: человек, знакомый с математикой, любое незнакомое дело выполнит лучше, чем человек, с математикой незнакомый. И. Воробьева: Логично. Н. Левичев: Вторая сентенция была попроще, она более распространённая. Он говорил: запомни, грузят на ту кобылу, которая везёт. Т. Фельгенгауэр: Это правда. И. Воробьева: Тут согласились все. Н. Левичев: Третий совет совершенно безошибочный был, тоже мудрый в своей простоте. Он говорил так: запомни, Коля, если ты хочешь, чтобы какое-то дело было сделано хорошо, делай его сам. Т. Фельгенгауэр: Тут тоже все согласились. Н. Левичев: И так получилось, что Гарри Борисович, он уже находился в предпенсионном возрасте, получил квартиру – вот такое счастье подвалило. Получил он квартиру, но у нас часто со счастьем вместе приходит и несчастье. Тогда были такие порядки социалистические: пока половина жильцов в дом не заселится, лифт не пускают. А квартиру он получил, я уж сейчас не помню, то ли на 9, то ли на 11 этаже. И вот 9 класс подходит к концу, в середине мая получаем известие, что Гарри Борисович скончался от инфаркта. И если бы он остался жив, я бы по окончании школы точно поступал бы не на физический факультет университета, а на математико-механический. У меня никаких сомнений в этом нет. То есть он так бы меня и вёл, что называется. Нам дали какого-то хорошего молодого преподавателя. В июне он нас натаскивал на экзамены, мы тогда уже в 9 классе сдавали два экзамена. И нам казалось, что дальше будет как-то всё по математике хорошо. А в сентябре приходим, нам говорят – да нет, ваш этот самый... какие-то свои дела, не дали ему наш класс, и дали нам какого-то нового преподавателя, женщину, которую, честно говоря, даже не помню, как зовут. И как-то в смысле математики десятый класс прошёл для меня... ну, я как-то быстренько всё делал, ну и всё. А классная руководительница у нас была учительница физики, и весь десятый класс она зудила, что надо на физфак, надо на физфак, надо на физфак. Я упрямился немножко. Это был 1970-й год, для вас это доисторическое прошлое, конечно. Но это – "иду на грозу", "учёные-физики сейчас спасут мир"... Я потрепыхался, чтобы её немножко... "я на биофак поеду", сейчас биология... но в итоге, конечно, пошёл на физический факультет. Т. Фельгенгауэр: То есть это не то чтобы было ваше собственное решение, вам его скорее навязали в течение года. Н. Левичев: Гипноз какой-то был, конечно. Я теперь понимаю. Но всё равно ведь абитуриент взвешивает. Какие экзамены? На биофак надо было что-то ещё сдавать. А тут чётко надо было сдавать физику-математику. Т. Фельгенгауэр: У вас были какие-то мысли и стояли ли вы как-то перед решением, что нужно идти в науку, в серьёзную науку? Или вас как с молодых лет захватила общественная работа... Н. Левичев: Нет, с общественной работой было очень сложно. В 10-м классе как-то так получилось. В 8-м классе я не вступил в комсомол, хотя был первый ученик в школе, но как-то не то чтобы в первых рядах. А в 9-м уже учитель обществоведения и истории меня иначе как белогвардейцем не называл. И. Воробьева: Почему? Т. Фельгенгауэр: Потому что вы не в комсомоле? Н. Левичев: Потому что мы учили историю и обществоведение в кабинете, где на доске было большими буквами: "Учение Маркса всесильно, потому что оно верно. В.И. Ленин", и мне эта фраза активно не нравилась. И. Воробьева: Слушайте, я не понимаю, такая школьная история, физическая, математическая, биофак. Но вот это всё... и где в этом пути там встретилась политика? На каком моменте произошла? Н. Левичев: Если эту ниточку разматывать – всё-таки это на физфаке. Я как-то был по части старосты, как-то меня сделали старостой, а староста – это всё-таки немножко заботиться о своих соучениках. Т. Фельгенгауэр: Простите, но я сразу вспоминаю "Служебный роман": "когда-то её выдвинули на общественную работу и с тех пор никак не могут задвинуть обратно". Вот, как-то, со школы... Н. Левичев: Я похвастаюсь. На 4 курсе, это уже была такая кафедра общей физики, – 2 профессора Калитеевского. Это раздел оптики, у нас специализация была, группа была небольшая, 12 человек. Но мы все получали повышенную стипендию, были признаны лучшей группой Ленинградского государственного университета, за что нас наградили туристической поездкой в город Ярославль на автобусе марки Икарус. Т. Фельгенгауэр: О, Боже! Извините, "помогите!" просто. Н. Левичев: Как-то мне этого хватало. А всё-таки к такой общественной стезе через карьеру... Я вам рассказал про подростковый лагерь, там была логика простая: на отдел, на лабораторию давали разнарядку по колхозным дням. Но я был молодой специалист, а в лаборатории доктора, кандидаты или женщины с детьми, поэтому кто ещё должен эту нагрузку взять, как не молодой специалист? А поскольку я в Государственном оптическом институте уже начиная с 3 курса делал дипломную работу, правда, в другом отделе, то у меня было много молодых ребят, сотрудников уже, знакомых, которые вот этот подростковый лагерь в своё время создавали как палаточный, потом профком уже за него немножко взялся, там сделали такие фанерные домики, потом я открывал уже первое кирпичное здание, тот клуб-столовую, где вся эта гульба проходила. Т. Фельгенгауэр: Дискотеку мы запомнили. Н. Левичев: И, соответственно, я на два месяца колхозных туда попал. Сначала воспитателем в первое лето. А потом, на следующее лето, когда тоже подошёл срок, того научного сотрудника, который был у нас начальником лагеря, выдвинули уже на профсоюзную работу. Это уже такая освобождённая называлась, то есть директор пионерского лагеря. Круглый год работал, потому что они и зимой делали. Ну, а в подготовительный период там хватало работ, там больше 1000 детей, поскольку уже солидное предприятие было. А весь коллектив, который со мной был прошлым летом, как-то так на меня пальцем показал, типа "больше некого". Или будет всё плохо, или ты давай. Ну и я потихоньку начал готовиться, подобрал людей интересных, и у нас, конечно, был самый лучший лагерь в Ленинградской области. Телевидение приезжало, потому что у нас была конно-спортивная секция. Я договорился в Манеже с учеником олимпийского чемпиона Ивана Кизимова (я сам занимался в своё время верховой ездой) Костей Кульчицким, и мы 6 лошадей отогнали за 75 км, потому что нам коневозки не дали, мы взяли ребят... Т. Фельгенгауэр: А мотоцикл у вас был только один, как я помню. Н. Левичев: Мотоцикл был один, но была у нас парусная секция, там был ял шестивёсельный с парусом, я взял мастера спорта; нашёл из числа сотрудников молодых по фехтованию, была секция фехтования. Т. Фельгенгауэр: Надо было идти в педагогический вуз на самом деле, я сейчас понимаю, что вам надо было идти в педагогический вуз, а вовсе не в политику, и я в четвёртый уже, по-моему, раз пытаюсь вытрясти... Н. Левичев: До политики ещё далеко. Т. Фельгенгауэр: У нас не так много времени эфирного, чтобы добираться так подробно. Всё-таки когда была для вас лично вот эта основная развилка: вот, у меня есть общественная работа, есть наука. У меня всё получается, всё хорошо и здорово. А вот здесь у меня есть политика в каком-то виде, в каком я её себе представляю. Что это была за развилка? Н. Левичев: Развилок было постоянно очень много. Поймите, девушки мои хорошие, было другое общество, другое время. И при всём при том, что я в совсем юные годы к комсомолу относился с предубеждением, но когда немножко подрос, тогда получилось так, что уже в Государственном оптическом институте меня избрали заместителем секретаря комитета комсомола после вот этих моих двух сезонов лагерей, когда дети рыдали, а дети-то были сотрудников, и как-то так молва пошла, ну, опять же, мои ребята-сверстники как-то так... Ну, вот, избрали. Я попал, видимо, в какую-то волну. Меня только избрали – через месяц в обкоме комсомола какие-то... ну, вот, учёба. Я думаю – что там, обком... пытался отсидеться на задней парте, что называется. А потом смотрю – выступил один Михаил Григорьевич Кизилов, ныне главный редактор журнала "Смена" уже в течение 25 лет, мой хороший товарищ. Потом выступила его заместитель Елена Мозговая, кандидат искусствоведения, мне что-то такое рассказала интересное. И как-то я посмотрел – вроде нормальные люди. Поэтому когда меня тот же Миша Кизилов через полгода вызвал к себе в кабинет заведующего отделом обкома комсомола и сказал: Я хочу, чтоб ты работал у нас в отделе", я сказал: "Ну что вы, что вы"... и отказался. А ещё через полгода, когда меня уже в горком комсомола пригласили на культурно-массовую работу, как-то уже я подсозрел немножко. И. Воробьева: То есть ко всему привыкаете постепенно? Т. Фельгенгауэр: Постепенные... Н. Левичев: Постепенно, постепенно. Т. Фельгенгауэр: Давайте мы сейчас прервёмся буквально на 5 минут, после чего продолжим программу "Разбор полёта" с Николаем Левичевым, и, я надеюсь, уже поговорим про то, как это всё изменилось в его жизни с наступлением 1990-х годов, и уже наконец-то расскажет нам Николай Левичев, как политика в его жизни появилась. И. Воробьева: Конечно, расскажет. У нас ещё половина программы есть. Т. Фельгенгауэр: Скоро вернёмся. Т. Фельгенгауэр: Продолжается программа "Разбор полёта", в которой сегодня выступает Николай Левичев, председатель партии "СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ", кандидат на пост мэра Москвы. Так как мы очень долго обсуждали самое начало пути Николая Левичева... Н. Левичев: Взлёт. Переделка, посадка. Т. Фельгенгауэр: Взлёт. Вы знаете, мне кажется, 1991-й год ваш взлёт всё-таки немножечко подкосил. Н. Левичев: Ну да, было дело такое. Пришлось ломать судьбу. Т. Фельгенгауэр: Самые сложные решения 1991 года, давайте, только коротко. А то мы ничего не успеем. Н. Левичев: Коротко не получится. Т. Фельгенгауэр: Надо стараться, вы же математик. Н. Левичев: Смотрите, дело было как (жизнь-то, она заворачивает). 16 августа 1991 года, пятница. Мне звонит жена на работу и говорит: "Что-то мне совсем плохо". Я прилетаю домой, она лежит в бреду (я вам не надоел с такими историями?). Я вызываю скорую помощь, приезжает скорая помощь и увозит её в больницу с диагнозом сальмонеллёз. И. Воробьева: Боже мой. Н. Левичев: Что такое попасть в больницу в субботу-воскресенье? Это очень тяжело. И у меня на понедельник главная задача – с утра как-то попасть. И я у знакомого машину прошу с водителем, у меня тогда не было ни машины, ни прав, хотя я уже на мотоцикле к тому времени поездил. И я сажусь в эту машину, еду по городу и вижу, что в городе танки. Вот такой был перелом. Конечно, я добрался до жены, она говорит: "Да вот, тут как-то профессор приходил и сказал – ну что вы, милочка, так волнуетесь? С таким диагнозом даже в Англии помирают". Тогда не было ни антибиотиков пятого поколения, лечили в основном компотом из сухофруктов. Но как-то она выжила. Поэтому иногда бывают ситуации, когда такие тектонические перемены, как ГКЧП, заслоняются личными обстоятельствами. Но я могу признать, что у меня были ещё и личные впечатления. Дело в том, что Геннадия Ивановича Янаева я всё-таки лично знал. Не очень близко, но я перед аспирантурой Академии общественных наук, которая превратилась в Академию госслужбы, два года поработал в ВЦСПС, где Геннадий Иванович был заместителем председателя, и в коридоре с ним немножко сталкивался. Мы с ним лично ни чайных, ни других напитков не пили, но во всяком случае я этого человека представлял себе живым. Поэтому какие-то такие были ощущения ещё и личностного плана. Могу сказать, что поскольку я уже в 1988-м году волею судеб пару раз побывал в Нагорном Карабахе, потому что как раз в ВЦСПС я работал помощником у Виктора Максимовича Мишина (бывшего первого секретаря ЦК ВЛКСМ, которого Михаил Сергеевич Горбачёв хотел отправить послом в Уругвай, а Виктор Максимович сказал: "Куда хотите, но только оставьте на Родине", – и ушёл секретарём ВЦСПС). Поскольку я в культуре немножко разбирался, он попросил меня пойти к нему помощником. Тогда Геннадий Николаевич Селезнёв меня звал в "Комсомольскую правду" заведующим отделом культуры, но я пошёл к Виктору Максимовичу Мишину, ну, как-то так не мог ему отказать, опять же. И поэтому как-то так... был такой ещё и личностный момент. Я уже в 1990-м году, будучи аспирантом Академии общественных наук, понимал, куда идёт дело. И когда я какую-нибудь Татьяну Корягину по телевизору видел, какую она там несла... я думал: "Неужели люди не понимают?". Я понимал всё. Я понимал в 1990-м году, точно понимал, что в своём выступлении, когда меня выдвинули от центра социологических исследований выступить на общепартийном собрании, там 1000 человек собрали, красная профессура вперемежку с аспирантами, моё выступление было семнадцатым по порядку. Как вы понимаете, газетами шуршали, гул такой стоит в зале. Я начал говорить, минуте так на второй муха могла пролететь. Потому что я такие примерно фразы говорил: вот, нас тут обучают боевым порядкам армии ФРГ и Соединённых Штатов Америки, а мне кажется, что пора бы нам изучать меры безопасности при вводе войск в города собственной страны. И. Воробьева: Ого. Н. Левичев: Тишина поэтому. Т. Фельгенгауэр: С этим пониманием, всё-таки давайте я попытаюсь... Н. Левичев: С этим пониманием я ушёл в предпринимательскую деятельность, понимая, что одного доктора наук в семье уже выше крыши и надо семью кормить. Я не стал защищать диссертацию. Я всю жизнь считал, что лучшее средство от депрессии – это семеро по лавкам, когда надо работать, а не... Я всю жизнь много работал. Студентом подрабатывал. Первая моя, если так строго говорить, профессия была конь. Потом полотер, потом, будучи студентом, я ночами разгружал мешки и ящики на Кузнечном рынке. Т. Фельгенгауэр: Тут вам пришлось идти предпринимателем. Н. Левичев: Ну а как ещё? Я вам сказал, что 19 августа случилась вот эта история с танками, да? А 21 августа я получил уже регистрационное свидетельство товарищества с ограниченной ответственностью. И занялся издательской деятельностью, попытался выпустить пилотный номер журнала для молодёжи, "Ключ" назывался, но понял, когда пошли павловские дела, пошло всё валиться. Журнал "Смена" имел тираж 2,5 млн, "Огонёк", который вы мне сейчас показывали, – 3,5 млн экземпляров. Был же бум после гласности, когда все читали взахлёб то, чего вчера было нельзя ещё прочесть, да? А когда я понял, что нет, с журналом никак – значит, надо книжечками заниматься. Первую книжную серию выпустил – "Библиотека остросюжетной мистики". Первая книжка была "Изгоняющий дьявола". Совокупный тираж, который удалось издать и продать, – 500 тысяч экземпляров. Я никогда не брал кредитов, занимаясь 8 лет предпринимательской деятельностью в области книгоиздания. Т. Фельгенгауэр: Если у вас так всё хорошо получалось с книгами... Н. Левичев: Вот я и думаю: почему бы мне не быть мэром города Москвы? И. Воробьева: Анна спрашивает: "Может быть, самое сложное решение – "закопать" партбилет?", когда столько лет парткомов, ВЛКСМ и прочее, прочее. Как с партбилетами, вообще со всеми этими делами? Н. Левичев: Никак. Он лежит у меня дома в сейфе спокойненько. Я его не сжёг. Т. Фельгенгауэр: То есть вы спокойно расстались с партией? Н. Левичев: Ну что значит спокойно? Я с партией не расставался. Партия исчезла. Более того, я до сих пор убеждён, что были бы немножко поумнее люди, принимающие решения, удалось бы осуществить проект разделения партии на две. Тогда же была история с демократической платформой в КПСС. Если мы сейчас углубимся, я много чего могу рассказать интересного, но вы же сами будете потом меня критиковать. Т. Фельгенгауэр: Хорошо, давайте тогда сильно вперёд продвинемся, и как тогда появилось решение создать Российскую партию жизни? Н. Левичев: Решение получилось, конечно, оттого, что Сергей Михайлович Миронов стал председателем Совета Федерации. Дело в том, что мы много лет с ним не виделись, судьба нас раскидала. И вот он появился в Москве, а я к этому времени уже лет 17 жил в Москве, как-то так вжился. Ну и он меня нашёл, позвонил. Первая наша встреча с ним состоялась, хотите верьте, хотите нет, 11 сентября 2001 года. И. Воробьева: Тот самый день. Н. Левичев: Я посмотрел по компьютеру в своём офисе, как эти башни рухнули, и поехал к нему, в 7 часов мы сели в кафешке. И он стал спрашивать, как тут в Москве. Я ему что-то отвечал... Я к тому времени представлял себе, что такое бизнес-пиар. Но вообще я же социолог по образованию, так же как и Татьяна, по второму. Т. Фельгенгауэр: Только я не физик и не математик совсем. Н. Левичев: Вот видите. Оказывается, что знать, как устроен... Т. Фельгенгауэр: Из социологии я брала только в части задавания вопросов, а дальше уже подсчитать. Н. Левичев: Но как только он оказался в этой должности, вокруг стало бегать очень много людей, желающих попасть к нему в кабинет, у которых под мышкой были документы, как они говорили, "законсервированной партии". И. Воробьева: Партия под ключ. Н. Левичев: Он мне тогда позвонил, говорит: "Слушай, ты мне нужен, надо ж разобраться". Ну, и, говорит, вот такой-то приходил из такой-то партии, такой-то из такой партии. Я ему тогда тоже сказал фразу, которая, на мой взгляд, заслуживает того, чтобы её произнесли. Я сказал: "Знаешь, я не знаю, как надо партию создавать, но как не надо, я знаю точно. Партийные консервы нам точно не нужны". И дальше, естественно, советы, как гласит итальянская пословица, – единственное, что люди любят давать бесплатно. И как-то так получилось: что я ему посоветую, то мне самому и выполнять. И я начал собирать людей, и собрался оргкомитет по созданию новой партии. Название ещё не было определено. Была некая миссия понятна. Опять же, думаю, как-то надо выбрать такой адрес хороший для первого заседания, потому что мы же изучали первый съезд РСДРП, третий съезд РСДРП, там всё народ был ничего, но как-то надо какой-то адрес... и подобрал адрес такой. И 10 марта 2002 года состоялось заседание оргкомитета по созданию новой партии по адресу Красная площадь, дом 1. Т. Фельгенгауэр: Прекрасно. У Исторического музея? Н. Левичев: Да. Вы первая, кто угадал. Все спрашивали – в Кремле, что ли? В Историческом музее, да. Т. Фельгенгауэр: Странно, что люди не знают адреса Исторического музея. Что я вам могу сказать? Н. Левичев: Странно, да. Но вот и я вам могу признаться, что вы первая за долгие годы, кто угадал. И там было 13 человек, из них 8 было докторов наук, причём, разных. И я не буду всех перечислять, но из этих людей Валерий Александрович Черешнев, академик, возглавляет сейчас комитет по науке и наукоёмким технологиям в Государственной Думе второй созыв уже. Александр Леонидович Романович, кандидат в губернаторы Московской области от партии "СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ", завтра у нас с ним совместная пресс-конференция. Так что, в общем-то, люди почти все так с тех пор и пошли в политику. И. Воробьева: Давайте ещё один большой шаг вперёд сделаем. Мы сейчас от встречи с Мироновым, когда вы решили делать вместе партию, шагнём через всю историю "СПРАВЕДЛИВОЙ РОССИИ". Когда он уходил, какие решения вы принимали тогда? Вы чем руководствовались, чьими интересами в тот момент, когда он уходил, когда вся эта история была с Советом федерации? Н. Левичев: Тогда мы уже руководствовались интересами партии. Это был я, Миронов и тот круг людей, который можно называть руководством партии. Т. Фельгенгауэр: Вы просто до этого всю программу говорили "я, я, я", что логично, потому мы про ваши решения, а тут впервые вы сказали "мы решали". Что это были за решения? Н. Левичев: Когда уже, наверное, в 2009 году у нас появилось больше 3000 депутатов разного уровня – муниципального, регионального, – я начал говорить на встречах со своими однопартийцами такую фразу: основной партией, её костяком является депутатский корпус; не те самые региональные отделения, которые регистрируются, числятся, записываются, выписываются, потом переходят из одной партии в другую, а депутатский корпус – люди, которые уже прошли огонь и воду, которые получили бытовой дискомфорт, потому что в оппозиционной партии пряников не раздают, а совсем даже наоборот. Я понимал, что с этими людьми нужно начинать работать специальным образом. И родилась идея создать Палату депутатов – такое название придумали и такой формат. И к 2011-му году, когда количество депутатов превысило 5000 человек в 73 субъектах Российской Федерации, у нас уже эта Палата депутатов существовала как такой неуставной орган. Мы приняли решение, что нужно в уставе партии записать это как наше политическое ноу-хау и председателя Палаты депутатов сделать одним из двух ведущих лидеров партии. Ну и, в общем, сошлись на том, что самый к тому времени опытный законодатель, парламентарий – как хотите, всё-таки уже был Сергей Михайлович со своим почти 10-летним опытом работы во главе верхней палаты российского Парламента, а полномочия председателя партии – они, кроме полномочий, огромный такой перечень ещё и обязанностей заключают. Это такая черновая работа. И мы решили ввести такой... сейчас слово "тандем" из моды вышло политическое, такой двуумвират. И. Воробьева: Я вас немножко перебью. Вы сказали про оппозиционность партии "СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ", но если мы говорим, что основа – это депутатский корпус, то с основными оппозиционными депутатами вашими – Гудковыми, Пономарёвым – фракция "СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ" расправляется крайне жестоко. Кто же здесь оппозиционер получается? Т. Фельгенгауэр: И что это за решения? На чём они основываются? Н. Левичев: Я тоже могу объяснить. Что касается коллег Гудковых, то это они расстались с партией. Если посмотреть внимательно, как было дело после того, как они избрались в Координационный совет оппозиции, на заседании Бюро президиума центрального совета, высшем коллегиальном органе руководства партии, им было высказано в течение 2,5 часов довольно много всяких откровенных слов. Им сказали: "Ребята, вы как-то определитесь, вы или с нами, или вы где-то в другом месте". И дали им месяц на то, чтобы они сделали выбор. И. Воробьева: Скажите же нам честно, что это было ваше решение и ваша позиция, а не то, что пришли сверху люди и сказали: "А что это у вас в "СПРАВЕДЛИВОЙ РОССИИ" прямо Координационный совет оппозиции сидит? Нехорошо". Т. Фельгенгауэр: Ещё итальянскую забастовку иногда какую-то непонятную устраивают. Н. Левичев: Друзья, понимаете, всё ситуативно. Итальянская забастовка была поддержана и руководителем фракции Сергеем Михайловичем Мироновым, потому что было понятно, зачем мы это делали. А Координационный совет оппозиции... К этому моменту совершенно понятно было, что что бы ни говорили коллеги Гудковы – это такое образование, которое будет выдвигать кандидатов на выборах различного уровня. Им сказали: "Ребят, не надо нам рассказывать сказки. Вы или с нами, или вы не с нами. Определитесь". Они определились. Я впервые в российской политической истории провёл заседание Бюро президиума центрального совета в присутствии 22 телекамер и трёх десятков журналистов открыто. Это решение вызревало на глазах у средств массовой информации, понимаете? И когда Римма Васильевна Маркова, человек, перед которой я бесконечно преклоняюсь и боготворю, при всей своей, может быть, неполитической какой-то такой информированности в плане политтехнологических сюжетов, но это человек вообще с гениальной интуицией и с огромным жизненным опытом, и она сказала: "Что-то я, Димочка, я вообще так любила, так любила, что-то я их слушаю – лукавят они". Понимаете? Т. Фельгенгауэр: Политика вообще дело лукавое. Если всё-таки когда у нас в студии люди, работающие в Государственной Думе, мы всегда спрашиваем у них по решениям относительно голосования. По законопроектам, которые вызывают общественный резонанс. Усыновление, пропаганда, митинги, НКО, вот эти реперные точки показательные, когда мы прямо смотрим поименно, кто как голосует, когда каждый голос важен. Как вы принимаете решение, как голосовать? Н. Левичев: Решения принимаются на фракции. Перед фракцией заседает рабочая группа. Вас интересует... вы поймите... Т. Фельгенгауэр: Меня интересует. Вы председатель партии "Справедливая Россия". У вас авторитет. Вы один из идеологов. К вам прислушиваются. Значит, вы человек, который формирует это решение. Как? Н. Левичев: Решение формируется путём коллегиального обсуждения на заседании фракции. Предварительно на заседании совета фракции. Поэтому бывают такие законы... надо понимать, на пленарном заседании от 20 до 70 законопроектов проходит. Это огромная черновая текучка, что называется, но по каждому закону кто-то должен разобраться и предложить. Есть специализация у депутатов фракции. Если Оксана Генриховна Дмитриева посмотрела законопроект, связанный с бюджетными какими-то или пенсионными делами, я не буду его изучать, у меня нет времени на это. Т. Фельгенгауэр: А если вы видите, что у дверей Госдумы стоят люди с плакатами, то вы будете дополнительно разбираться и говорить: "Коллеги, может быть, мы примем другое решение?" Н. Левичев: А мы обсуждаем это. Даже если люди не стоят, всё равно идёт обсуждение. Как правило, на нашей фракции высказываются различные точки зрения. И очень часто решение принимается голосованием, а очень часто, когда мы понимаем, что это не политическое решение, мы говорим: "Друзья, раз так, свободное голосование. Здесь каждый может определиться в меру своей депутатской компетентности". В других фракциях такого практически не бывает. И. Воробьева: Интересно, может быть, наоборот, стоило бы делать по резонансным таким, которые затрагивают так сильно общество, было бы свободное... это так, реплика, что называется. А бывает такое, что вы, лично вы не согласны с тем, что говорят на фракции по голосованию? Т. Фельгенгауэр: С тем, как проголосовало большинство. И. Воробьева: И в этот момент вы что делаете? Н. Левичев: Поймите тоже правильно. Я всегда стараюсь быть политкорректным, и на заседании фракции, которую ведёт руководитель фракции Сергей Михайлович Миронов, я хотя и сижу рядом с ним, но в принципе я такой же депутат, как и остальные, если речи не идёт о каких-то судьбоносных политических решениях. Естественно, если речь идёт о судьбоносных решениях, то я беру слово и высказываюсь. Но это одно из выступлений в прозвучавшем хоре. И здесь уже уроки Гарри Борисовича Ахвердова – нужно быть убедительным, нужно быть аргументированным, нужно разбивать аргументы оппонентов. Это уже просто всё ситуативно. Т. Фельгенгауэр: Очень коротко. Как принималось решение по поводу вашего выдвижения на пост мэра? Кто решал? И. Воробьева: То есть это ваше решение или... Н. Левичев: Понятно, что в окончательном варианте это, конечно, моё личное решение, потому что никто насильно меня не мог заставить. Но были перебраны все варианты, рассматривался возможный для нас ряд кандидатов. Ну, Галина Петровна Хованская при всей её популярности в Москве и при моём глубоком уважении отметит через 2,5 недели семидесятилетие, и у неё сложная семейная ситуация. Она просто не в состоянии выдержать тот ритм, который нужен был в этой кампании. Я ведь 15 мая сидел глаза в глаза напротив Сергея Семёновича Собянина, после того как он встретился с депутатами Госдумы от Москвы под моим чутком руководством, у нас была возможность с ним несколько минут один на один, а я всё одну песню пою с первой встречи с ним о том, что Мосгордума не легитимна, мы никогда не признавали результаты выборов 2009 года. Я, как известно, подавал иск в Мосгорсуд, чтобы признать выборы несостоявшимися из-за того, что Юрий Михайлович Лужков дико нарушал избирательное законодательство. Тогда Сергей Семёнович мог бы что-то в этом направлении предпринять, чтобы Мосгордума была избрана заново, но он предпочёл работать с этой Думой. Ну, я подхожу: "Как вы считаете: 8 сентября, ещё не поздно, может быть, мы всё-таки Мосгордуму..." А он так говорит: "Нет, я считаю, что не надо опережать, всё должно в свои сроки, и Мосгордума, и выборы мэра". И я в глаза смотрю ему и точно понимаю, что будут досрочные выборы мэра. И. Воробьева: И вы уже поняли, что будете кандидатом. Всё, у нас минута. У нас сейчас будет блиц-опрос. Три вопроса. Кто принимает решение в предвыборной кампании по всем этим билбордам и так далее – вы, начальник штаба или кто? Н. Левичев: В конечном итоге я. Т. Фельгенгауэр: Над каким решением вы сомневаетесь сейчас? И. Воробьева: Вообще в целом. Н. Левичев: Не понял вопроса. Т. Фельгенгауэр: Над чем вы раздумываете? Вот какое решение у вас сейчас вызывает сомнения? Вы сейчас отсюда уйдёте и завтра будете что-то решать. Что? Н. Левичев: На самом деле решение одно. Бюджет кампании – это Тришкин кафтан, и куда направить его, если в метро не дают, в электричках не дают, на транспорте не дают... Т. Фельгенгауэр: Понятно. Сомневаетесь и пытаетесь решить, где взять деньги. И. Воробьева: Первое решение в случае, если вас изберут в мэры. Н. Левичев: Протокольное первое решение будет отправить в отставку нынешнее правительство, и я, как пишу в своей программе, считаю, что правительство должен возглавлять председатель правительства Москвы, назначаемый мэром по согласованию с Московской городской думой. Поэтому это будет такое решение. И. Воробьева: На этом наше время закончилось, и мы благодарим вас. Наш гость в программе "Разбор полёта" – кандидат на пост мэра Москвы, председатель партии "СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ" Николай Левичев. Николай Левичев, спасибо большое. Всего доброго. До встречи. Источник: Эхо Москвы
|
