Город смерти, город надежды матушки Нонны 20 февраля 2025
09393609600540.jpg
09393809600540.jpg
09393709600540.jpg
09393909600540.jpg
Холод, голод, живые и мертвые люди, а ещё кто-то незримый, который всегда спасал, – именно таким девочка Нина запомнила блокадный Ленинград.
Каждый год 27 января в Свято-Троицкий Алатырский мужской монастырь к матушке Нонне приезжают гости: подарить цветы и пожелать этой удивительной женщине здоровья. У матушки в этот день сразу два праздника: именины и День полного освобождения советскими войсками блокадного Ленинграда. Имя Нонна женщина получила при постриге в монашество, а до того момента её звали Нина, и она – одна из тех детей, которым удалось пережить суровую зиму 1941–1942 годов в Северной столице.
"Надюшка!" – окликнул мужской голос. Женщина не сразу сообразила, что её кто-то позвал. Она торопилась на завод: голова опущена, взгляд прикован к земле, чтобы не споткнуться о примерзшие к тротуару тела. Жительница блокадного Ленинграда научилась не обращать на них внимания, воспринимала как неотъемлемую часть серого городского пейзажа. Привыкла. Как к холоду и голоду. Лишь с одним материнское сердце не могло смириться: дома мучительно умирала её десятилетняя дочь. Шансов спасти ребенка, казалось, не было: ни еды, ни тепла, ни лекарств... Но голос, уже совсем близко, снова произнес: "Надюшка!.."
<->
С той поры, как бойцы Красной армии титаническими усилиями разгромили нацистские войска, которые сжали Северную столицу в смертельные клещи, уже минул 81 год. Матушка Нонна – жительница осажденного города, признается: время оказалось не в силах стереть из её памяти картины блокадных дней.
Вряд ли когда-нибудь удастся установить точное число взрослых и детей, которые погибли в осажденном городе, ведь в официальных источниках значатся имена и фамилии только тех, кто был зарегистрирован и имел постоянную ленинградскую прописку. А как же остальные? Сгинули на улицах Северной столицы. Кого-то после войны наверняка искали родные и близкие, чья-то фамилия оказалась в списках пропавших без вести, но было немало таких, о ком некому вспомнить и по сей день...
По разным данным, в период с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944-го в Ленинграде умерло от 600 тысяч до 1,5 миллиона жителей. Артобстрелы и бомбежки убили лишь малую их часть – только 3%. Львиную долю погибших ленинградцев – 97% – погубили холод и голод.
Но самые душераздирающие данные, конечно, о детях. Во время эвакуации погибло от 127 568 до 159 095 несовершеннолетних. Понятно, что на улицах многострадального города навсегда оборвалось значительно больше маленьких жизней. В сентябре 1941 года малыши и подростки, те самые несовершеннолетние, составляли примерно пятую часть населения Ленинграда. А это значит, число погибших девчонок и мальчишек могло достигнуть 200 тысяч и даже больше...
За сухими цифрами статистики – мытарства ленинградских детей, их слезы, боль, глаза на изможденных лицах, которые словно в душу заглядывают. Их предсмертные муки...
Кто-то из школьников под канонаду артобстрелов и бомбежек нетвердой детской рукой писал дневники. В первых строчках этих ещё не мертвых посланий живым звучит надежда на скорое освобождение из ада, где детям точно не место. А дальше в рукописях всё чаще встречаются слова скорби по погибшим мамам, папам, братьям, сестрам, боль и смирение со своей участью, от которых ком стоит в горле. Каждая мятая страничка их страданий на вес золота. Как и каждое слово тех, кто сумел выбраться из ленинградской западни.
<->
Матушка Нонна, в миру Нина Александровна Четыркина, щедро делится своими богатыми воспоминаниями о блокадных месяцах, которые по ощущениям растянулись на годы мучений.
Для нее война началась с новости, которую в июне им принесла домработница: "Немцы напали на СССР!"
Десятилетней Нине стало любопытно. Война – что это? Как это? Опасность казалась девочке чем-то далеким, нереальным, как страшная сказка на ночь: пугает, но в то же время весело.
В первые дни после нападения гитлеровских войск на нашу страну Ленинград жил своей жизнью: люди ходили на работу, дети – в школы и детсады. На улицах стоял привычный городской шум, о котором позже, во время бомбежек, ленинградцы говорили: "Это была тишина". В ларьках продавались овощи, привезенные из совхозов и колхозов, в магазинах была колбаса, деликатесы, хлеб...
Но тревога всё же разливалась в воздухе, словно ощущение надвигающейся бури. Информация о стремительном наступлении врага поступала постоянно, а потому ленинградцы кинулись в первую очередь вывозить из города самое ценное – детей. Первая волна эвакуации началась 29 июня 1941 года. Ленгорисполком принял решение "О вывозе детей из Ленинграда в Ленинградскую и Ярославскую области". Планировалось эшелонами отправить более 390 тысяч мальчишек и девчонок в места традиционного детского отдыха – на юг Ленинградской области. Но враг уже стремительно туда накатывал.
Вот так и получилось, что Нину и её старшего на четыре года брата Сашу в июле 1941 года мама Надежда посадила в эшелон, который отправился... навстречу гитлеровской армии. На самом деле состав должен был прибыть в Москву, но добрался только до станции Малая Вишера. В небольшом городке, оказавшемся ближе к фронту, чем Ленинград, Нина с братом впервые встретили врага.
"Над нами фашист летал, – вспоминает матушка Нонна. – Мы видели воздушные бои, как наши воевали с врагами. Фашист и по нам строчил из пулемета. Чтобы спрятаться, мы с насыпи скатились в канал, в крапиву. В тот момент блокада ещё не замкнулась. Мама приехала, чтобы забрать нас обратно в город. Ехали на поезде. Когда отъехали от станции, позади услышали мощный взрыв. Это немцы разбомбили станцию. Нам потом сказали, что взорвались цистерны с горючим. Если бы мы задержались на станции ещё немного, скорее всего, погибли бы".
Лишь много лет спустя Нина осознала, что долгие месяцы высшие силы помогали ей и её семье выжить, берегли их. Но в то время ей казалось наоборот: беды приходили одна за другой.
<->
В августе Нина, Саша и Надежда вернулись в Ленинград. Папа уехал из города задолго до прихода гитлеровской армады. Он работал инженером-конструктором. Навыки ценного специалиста оказались жизненно необходимы одному из тыловых производств, а потому Александра Четыркина отправили на Урал. Ближе к концу войны на заводе произошла авария, которую отец Саши и Нины помогал ликвидировать. Без последствий не обошлось: он надышался хлором, и это очень сильно подорвало его здоровье. Четыркин-старший умер в 1948 году от отека легких.
Восьмого сентября кольцо блокады вокруг Ленинграда захлопнулось, перекрыв для маленькой семьи Нины Четыркиной и миллионов других жителей мегаполиса путь к спасению.
Матушка Нонна вспоминает, что в начале осени жизнь была терпимой: город доедал запасы провизии, на улице стоял теплый сентябрь, который сменил не совсем уж холодный октябрь. А потом начались самые страшные месяцы: ноябрь, декабрь, январь, февраль. Никогда не забыть выжившим блокадникам лютую зиму 1941–1942 годов! Город подвергался бесконечному артиллерийскому обстрелу. И днем и ночью в небе чёрными падальщиками кружили вражеские самолеты, которые сбрасывали бомбы прицельно по объектам инфраструктуры и хранилищам. Впрочем, прилетало и по жилым домам, больницам и школам. Враг стремился убить как можно больше не только защитников города, но и мирных жителей.
Перед своими командующими ещё в середине лета Гитлер поставил задачу полностью уничтожить Ленинград. После очередного совещания генерал-полковник Франц Гальдер писал в дневнике: "Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землёй, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которые в противном случае мы будем кормить в течение зимы. Задачу уничтожения городов должна выполнить авиация..."
Со временем ленинградцы настолько привыкли к авианалетам, что по звуку научились определять, что и куда летит.
"Когда снаряд приближается, звук высокий, потом он становится ниже, когда удаляется. Вот так на практике мы изучили эффект Доплера, – грустно улыбается матушка Нонна. – Противный звук. Фугасные бомбы воют, а потом раздается мощный взрыв. Но мы уже даже не вздрагивали".
Ленинградские дети наравне со взрослыми помогали защищать город: чистили подвалы для бомбоубежищ, ломали перегородки, выносили мусор. На чердаках домов они заготавливали песок, чтобы тушить нацистские "зажигалки" и пожары, которые вспыхивали из-за них.
"Моему брату было 14, и его часто отправляли дежурить на чердак, – говорит матушка Нонна. – Мы с ним и ещё несколькими ребятами вылезали на крышу и смотрели, где летают фашисты. Ждали попадания зажигательных бомб. Несколько раз это видела. Они пробивают крышу и начинают раскаляться. На всех крышах заранее были приготовлены ящики с песком, над которыми висели большие щипцы. Этими щипцами надо было схватить бомбу за стабилизатор и в ящик. В это же время другой человек лопатой её засыпал. Мне не разрешали это делать, я смотрела. Никто из подростков, которые это делали, не боялся, не сбегал. Наоборот, нам было интересно. Особенно потом раскопать эту бомбу. Она оказывалась как бы в капсуле из расплавленного, а потом остывшего песка".
Оттуда же, с крыши своего дома, Нина с Сашей наблюдали за тем, как горели Бадаевские склады, в которых хранилась значительная часть продовольственных запасов города. Строения вспыхнули после попадания бомб, в серое небо повалил густой чёрный дым. Люди бежали по улицам не от складов, а к ним. Одни, чтобы тушить, другие старались вытащить из горящих строений припасы.
"Мы все это видели: как раз были на крыше, дожидались бомбежки. Видели этот пожар – ужасное зрелище, – вспоминает матушка Нонна. – А ещё, как люди пытались что-то ухватить. Мы тоже хотели, но мама запретила: слишком опасно".
<->
Далеко не всегда из пролетающих самолетов на головы ленинградцами сыпались бомбы. Нацисты часто забрасывали жителей листовками с глумливыми посланиями.
"Однажды они сбросили листовки, на которых было написано: "Доедайте бобики и готовьте гробики". Да, на русском языке. Издевались над нами", – возмущается матушка Нонна.
Как бы ни старались нацисты, им не удавалось сломить дух жителей и защитников города. У матушки перед глазами до сих пор стоит картина, которую она наблюдала из окон своей квартиры. В самом начале блокады, когда стекла были целыми, мимо них в сторону призывного пункта старательно маршировали добровольцы.
"Очень они мне запомнились. Ещё тепло было. Кто во что одет. У одних при себе мешки, наподобие рюкзаков, увязанные, у других старые чемоданчики. Шли с таким энтузиазмом! И пели: "Вставай, страна огромная!" Просто надо было видеть: в них было столько решительности, столько искреннего патриотизма!"
Радио в квартире работало постоянно. Передавалась информация о продвижении нацистских войск, но почему-то после начала войны долго молчал Сталин. Немцы уже бомбили Киев, Крым, добрались до Северного Кавказа. Матушка Нонна запомнила, с каким нетерпением люди ждали выступления Иосифа Виссарионовича, недоумевали: почему молчит? И наконец 3 июля Сталин обратился к советскому народу.
"Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!" – такими словами он начал свою речь. Потом говорил об опасности, которая нависла над Родиной, призывал не сдаваться и не верить в миф о непобедимости немецко-фашистской армии.
Эту речь ленинградцы слушали жадно, опасаясь упустить хоть одно слово. Оказалось, что причиной неудачи первых дней стало выгодное положение гитлеровской армии. Но теперь всё должно измениться.
Речь Сталина вселила в людей надежду.
Фронтовые сводки мама Нины слушала со слезами на глазах. Особенно сильно её расстроило известие о захвате нацистами Киева. До начала войны Надежда часто бывала в этом городе, очень его полюбила, там у неё осталось много друзей. Больно было осознавать, что они оказались в оккупации или ещё хуже – погибли.
Чтобы поднять боевой дух советских людей, кроме сводок дикторы радио читали сообщения о том, что добровольцами на фронт уходят ученые, артисты, поэты, писатели. Часто в радиоэфире звучали музыка и стихи.
"Стихотворения Ольги Берггольц я когда-то наизусть знала. Прекрасные стихи! Теперь вот забыла уже", – вздыхает матушка Нонна.
<->
Первая блокадная зима запомнилась ещё и промозглым холодом. В квартире, где жила семья девочки Нины, стекла почти сразу выбило ударной волной от очередного взрыва. Во всём городе невозможно было найти дом, в котором окна остались целыми и невредимыми. Приходилось закрывать оконные проемы фанерой и тряпками – бесполезный заслон от мороза, но хотя бы ветер не так сильно задувал.
Мама надела на детей всю одежду, которую только удалось найти. Настоящей спасительницей для семьи стала маленькая печка-буржуйка с трубой от самовара, выведенной в окно. Она давала хоть какое-то тепло, однако и её надо было "кормить".
Свои дрова у маленькой семьи были в самом начале зимы: сохранился запас ещё с довоенного времени. Но он быстро растаял, а потому Нина с Сашей каждый день отправлялись на ленинградские улицы за дровами. Довольно быстро брат с сестрой поняли, что деревяшки и щепки надо искать в развалинах домов, которые остались после прилетов. Разрушенная мебель, сломанные оконные рамы, дверные косяки – в топку шло всё.
Так пережили середину зимы, а ближе к концу, когда у истощенных, промерзших детей уже не оставалось сил искать дрова на улице, Саша принялся рубить мебель, что была в квартире: стулья, шкаф, стол... Но ведь и они скоро закончатся, что потом? Об этом старались не думать.
Как и о голоде, который стал ещё одним испытанием.
"Есть хочется в начале голодовки, а потом ничего не чувствуется, – признается матушка Нонна. – Но надо пить".
К счастью, с водой у семьи дела обстояли терпимо: дом, где жила Нина, находился недалеко от Невского проспекта на берегу Фонтанки.
А вот с едой было туго.
В самом начале блокады жителям ещё выдавали остатки продуктов. Семье Четыркиных однажды выделили кофе. Матушка Нонна рассказывает, что зерна они сначала толкли, потом вываривали и из получившейся кашицы делали лепешки. Почему именно лепешки? Уже не вспомнить.
Однажды по карточкам удалось получить соевые бобы. В тот раз поели почти сытно.
И конечно, был хлеб. Особый, блокадный: сырой, тяжелый, колючий – в рот не возьмешь.
"Четырнадцатого ноября у меня был день рождения. В этот день мы получили самый жуткий хлеб. Почти несъедобный, – вспоминает матушка Нонна. – Потом, уже много лет спустя, я где-то прочитала, что в блокадные месяцы было изобретено что-то съедобное из целлюлозы. Писали, что это было великое изобретение, которое спасло тысячи жизней. Мне кажется, тот несъедобный хлеб, который нам выдавали, как раз был из целлюлозы".
От мучительной голодной смерти семью спасало то, что маме на военном заводе, как и другим рабочим, давали горячее. Каждый день Надежда старалась в поллитровой банке за пазухой пронести домой оставшийся от макарон отвар. Им она и кормила своих детей.
<->
На фоне унылых дней ярко мелькнуло 7 ноября, тогда блокадникам по случаю праздника выдали пиво. Наверное, это богатство нашлось на каких-то уцелевших складах. Мама Надежда часть оставила себе, немного налила сыну, чуть поменьше дочке. Получилось всего несколько глотков на каждого, но какое счастье было их сделать!
Матушка Нонна смеется при воспоминании. Говорит, что почти сразу все трое опьянели и даже настроение приподнялось. Но таких счастливых мгновений в ту зиму можно по пальцам пересчитать. Остальные дни были серыми и голодными.
От ощущения сосущей пустоты, которое пожирало изнутри, дети спасались с помощью своей богатой фантазии. Пока мама была на работе, Саша с Ниной играли в придуманную ими игру: залезали под стол на кухне – это была единственная светлая комната, потому что её окно выходило в глухой двор и стекло в нём уцелело, – прятались за длинной клеенкой. Брат с сестрой надеялись, что если вдруг бомба попадет во двор, стол и клеенка защитят их от осколков.
Там, под столом, у них были спрятаны сокровища – журналы с рецептами, которые они нашли у соседей. Дети давно наизусть выучили каждую страницу. День за днем они перечитывали журналы, придумывали меню на завтрак, обед и ужин, рассказывали друг другу, что у них сегодня на столе. Жареная курочка, картошка с грибами, сырный суп. Десерт? Обязательно! Мечты уносили школьников в то время, когда всё это у них было, а "голод" оставался просто словом в словаре. И удивительное дело – казалось, что выдуманные угощения на самом деле притупляли голод.
Саша придумал соревноваться с сестрой: пусть каждый составит своё меню, а потом выберут, у кого завтрак, обед и ужин вкуснее.
"Он мне подыгрывал. Почти всегда говорил, что мои рецепты лучше, – вздыхает матушка Нонна. – Брат изо всех сил старался меня поддержать".
<->
С каждым днем еды становилось всё меньше, в доме холоднее, атаки нацистов на город всё более ожесточенными, безжалостными. На этом фоне Нина с Сашей даже забыли о том, что скоро Новый год, – самый любимый детский праздник.
Детям блокадного Ленинграда было не до праздников. Они выживали, заставляли себя двигаться, дышать, что-то делать. И потому было странно увидеть на пороге дома Четыркиных учительницу Анастасию Петровну. Она пригласила Сашу с Ниной на новогоднюю елку.
Идти на елку далеко – в здание Театра юных зрителей имени А. А. Брянцева. В тот день мороз на улице особо свирепствовал, надеть детям было нечего. Сначала брат с сестрой решили никуда не ходить, потом мелькнула мысль: а вдруг там дадут какое-то угощение? И они отправились на торжество.
Театр удивил: организаторы праздника где-то сумели найти и установить в холле настоящую елку. Высокую – почти до потолка. Но больше поразила гирлянда, которая на дереве переливалась разноцветными огнями. Дети блокадного Ленинграда уже много месяцев жили в домах без электричества. Единственным источником света в квартире Четыркиных была лучина да уцелевшее окно на кухне.
А тут огромная елка в вестибюле вся в огнях. Видимо, ради того, чтобы устроить детям незабываемый праздник, взрослые где-то нашли генератор.
На елке были Дед Мороз со Снегурочкой. Но самое главное – угощение! Детей усадили за длинные столы и выдали тарелки с мятой картошкой, котлеткой, вареной морковкой и компотом. Ещё каждому вручили по подарку – пакетик с сухофруктами. Наверное, в умирающий город это сокровище доставили по Дороге жизни.
После праздника брат с сестрой шли домой по промозглым улицам, за пазухами лежали спрятанные пакетики с сухофруктами. Носить это в руках было нельзя – наверняка украдут, отнимут. Увы, такое тоже бывало в блокадном городе.
Саша с Ниной спешили, чтобы поскорее порадовать маму. Но дома оказалось, что она тоже приготовила для детей подарок: ей удалось выменять какие-то свои дорогие вещи на картофельные очистки, из которых Надежда сварила суп.
В этот день у Нины и Саши был самый настоящий пир.
<->
В январе смерть попыталась переступить порог квартиры семьи Четыркиных: Нина заболела дизентерией. В мирной жизни, что осталась далеко в прошлом, победить кишечную инфекцию помогали советские врачи и дизентерийный бактериофаг, но в блокадном Ленинграде этот диагноз означал смертный приговор. Заболевшие дети, словно лучины, угасали буквально за несколько дней. Спасения не было.
Пока Нина металась в постели с температурой, её мама с тяжелым сердцем собиралась на работу на завод. Не пойти нельзя: погибающему городу нужна была каждая пара рабочих рук, к тому же Надежда – единственный в городе специалист по гальванике, да и заветную банку с отваром от макарон надо было принести домой. Надежда укуталась в детское одеяло – платка не было – и отправилась по привычному пути.
Мысли о больной дочери ни на миг не отпускали женщину, в её душе было так же серо, как и на промозглых улицах города, на которых то тут, то там лежали окоченевшие трупы. Надежда всегда отличалась стальным характером, но сейчас она чувствовала себя беспомощной: не оставалось ни единого шанса на спасение Нины! По ввалившимся щекам женщины текли слезы.
Она дошла до перекрестка и вдруг услышала: "Надюшка!"
Показалось что ли? Но кто-то совсем рядом снова позвал: "Надюшка!"
Женщина остановилась, подняла голову. Под детским одеялом почерневшее от невзгод лицо было не разглядеть, только глаза – бесконечно уставшие, больные.
Напротив нее стоял тот, кого Надежда никак не ожидала увидеть – начальник научно-технической части Балтийского флота Николай Кудинов. Институтский товарищ мужа, с которым семья Четыркиных уже много лет не виделась. После окончания вуза дороги двух приятелей разошлись. Надежда знала только, что Николай Кудинов женился, довольно быстро пошел в рост по карьерной лестнице. Женщина даже представить не могла, что встретит его на улице Ленинграда. Но самое главное: она сама себя в зеркале не узнавала. Как Кудинов в завернутой в одеяло прохожей сумел разглядеть Надю? Не иначе чудо.
А Николай Кудинов принялся расспрашивать: где муж, как дети? Надежда как на духу рассказала про Нину, слезы вновь побежали по впалым щекам.
"Я очень жалею, что после войны не попыталась его найти, – признается матушка Нонна. – Узнать, выжил ли. Поблагодарить за то, что спас. Он каждый день присылал к нам матроса. Тот шел несколько километров от Адмиралтейства до нашего дома, чтобы принести нам краюшку белого хлеба и немного сливочного масла. Говорил, что Кудинов выделяет из своей пайки. Их же, защитников, кормили получше, тем более командирский состав. А ещё у него нашлось лекарство, которое он передал маме. Только благодаря ему я не умерла: меня удалось вылечить".
<->
Болезнь победили, но, к сожалению, на этом испытания блокадников не закончились.
Силы были на исходе. Брат и сестра – кожа да кости. Мама ещё находила в себе капли энергии ходить на работу, но с каждым днем это давалось всё тяжелее и тяжелее.
В конце февраля Надежде сообщили, что надо эвакуироваться, но дойти до пункта эвакуации семья была просто не в состоянии. В этот момент очень помог тот самый матрос, которого к ним присылал Николай Кудинов. Он привез дворницкую тележку, на неё погрузили два чемодана и узел с постельным бельем. Тележку тащил сам матрос, каждый из членов семьи, когда силы окончательно покидали, по очереди садился в неё и ехал, потом менялись. Иначе просто не добрались бы до Финляндского вокзала, в котором находился регистрационный пункт.
Многие из ленинградцев, не дойдя до места, умирали в пути. Лежали на дороге в тех же позах, в которых упали. Тела никто не убирал: некому.
Одно из помещений вокзала особенно врезалось в память матушки Нонны. Надежде с детьми пришлось походить по зданию в поисках помещения, где проходила регистрация. За одной из дверей Четыркины наткнулись на гору тел высотой с человеческий рост. Наверное, это были те, кто сумел дойти до пункта, но уже на последнем издыхании.
В первый раз блокадникам в регистрации отказали. Почему? Кто теперь скажет. Может, возникли проблемы с самой дорогой или начался массированный обстрел? Как бы то ни было, пришлось маме с детьми медленно, шаг за шагом(,)? возвращаться домой, чтобы потом снова, выбиваясь из сил, прийти на пункт.
Во второй раз, это было уже в марте, повезло: Надежду с детьми зарегистрировали, посадили в кузов машины – детей в середину, взрослых по краям, накрыли брезентом и приказали крепко держаться.
"Было страшно. Лед в марте уже непрочный, да ещё бомбежки сделали своё дело: пробили во льду полыньи, которые припорошило снегом, – рассказывает матушка Нонна. – Машины в них постоянно попадали и застревали. Немцы бомбили, наши пытались их отогнать, и под всем этим ехали мы".
Издалека Нина видела воздушный бой, падающие самолеты, слышала разрывы бомб, стрекот пулеметов. Вокруг машин, которые спасали людей, а главное – детей, разворачивалась кровавая бойня. В тот раз красноармейцы сумели защитить мирных, а шофер, ловко маневрируя между окнами во льду и взрывами, вывез их в безопасное место.
<->
По словам матушки Нонны, в деревне Кобона умирающих ленинградцев встретили сытным угощением – картошкой со свининой. Сердобольные жители при виде "живых трупов", которых перевозили машины с другого берега Ладоги, стремились от души накормить страдальцев. Спасти! Немногие в ту пору знали, что для тех, кто месяцами питался лишь "жареной водой", тяжелая пища – почти верная гибель. Большая часть оголодавших блокадников жадно набросилась на мясо с картошкой. Эти люди потом умирали в муках.
Надежда сразу сообразила: жирную плотную пищу есть нельзя, как бы живот ни сводило судорогой. Семье, спасенной из холодной ленинградской преисподней, выдали целую банку сгущенки и хлеб. Детям мама строго-настрого запретила прикасаться к тяжелой еде. Кормила сгущенкой и хлебом по чуть-чуть, но часто. Сама же решила немного попробовать картошку с мясом. Проверить, как организм перенесет.
"Очень сильно болела из-за этого, – вздыхает матушка Нонна. – Потом мы 20 суток ехали до Урала. В мирное время эшелон до конечного пункта быстро бы добрался. А тогда мы подолгу стояли на станциях, пропускали составы с провизией и оружием для фронта, оттуда, наоборот, шли эшелоны с ранеными. Мы же понемногу, но двигались. На станциях нас кормили. А ещё выносили мертвых. В начале пути в нашем вагоне было примерно 40 человек. До конечного пункта хорошо если половина добралась".
Маму Надежду из вагона вынесли на носилках и отправили в больницу. Нину с Сашей отвезли в рабочий посёлок Изумруд в Свердловской области – название населённого пункта говорит само за себя: там добывались драгоценные и полудрагоценные камни. Детей поселили в большом зале, но прошло всего несколько дней, и заболел Саша. Его тоже пришлось забрать в больницу.
Так Нина осталась совсем одна. Но после месяцев лишений, которые девочка перенесла в блокадном Ленинграде, жизнь на чужбине ей казалась замечательной. Она довольно быстро подружилась с остальными детьми, взрослые старались во всем ей помочь, поддержать. Уральская природа поразила своей красотой и даже позволила не вспоминать ночами об улицах Ленинграда, которые оказались в заложниках у смерти.
<->
После того как маму и брата выписали из больницы, вся семья переехала в Шадринск к сестре Надежды. Тетя Нина преподавала физику в педагогическом институте. Она часто приносила домой разные интересные книги для детей. Но у Саши времени читать было мало – он устроился на работу. После войны, чтобы получить аттестат о среднем образовании, старший брат пошел в вечернюю школу. В 1949 году Саша вернулся в Ленинград поступать в военно-механический институт. Он рассказывал сестре, что это был уже другой город: всё ещё раненый, больной, но свободный.
Нина, которой тетя привила любовь к точным наукам, в 1950 году окончила школу, поступила в политехнический институт на физико-механический факультет. Из него она выпустилась с красным дипломом, потом несколько десятилетий работала в сфере микроэлектроники – новой, чрезвычайно сложной, но в то же время интересной науке.
Нина часто вспоминала своё блокадное детство, те испытания, что довелось перенести ей и её семье. С годами пришло понимание: взорванная станция, откуда они так вовремя уехали, новогодние подарки, судьбоносная встреча мамы с Николаем Кудиновым, матрос и его тележка, которая привезла их в пункт эвакуации – что это, если не Божий промысел? Высшие силы приходили на помощь в минуты отчаяния, не давали Надежде и её детям погибнуть.
Это понимание привело жительницу блокадного Ленинграда к вере. В 60 лет в своём родном городе, который теперь стал Санкт-Петербургом, Нину крестил основатель Общества православной культуры имени святителя Игнатия Брянчанинова, публицист, писатель, философ протоиерей Владимир Цветков.
"После крещения я стала другим человеком, – признается матушка Нонна. – Не просто почувствовала, а действительно стала другим человеком, с другими взглядами на мир, на людей, на своё бытие. Преобразилась в один день".
<->
Спустя время Нина познакомилась с известным архимандритом Иеронимом (Шурыгиным), которого попросила стать её духовником.
Как раз в это время архимандрит Иероним откликнулся на просьбу прихожан восстановить Свято-Троицкий монастырь в Алатырске. Святая обитель уже много лет находилась в запустении. В прошлом он несколько раз горел: пламя уничтожило множество построек, в том числе колокольню, Троицкий собор, церковь Сергия Радонежского, библиотеку, архив – всего не перечислишь. С 1922 года обитель регулярно подвергалась разграблению. Безбожники прошлись по ней, словно саранча, даже не обошли стороной прилегающее кладбище. Монастырская ограда и та не устояла под натиском грабителей – разобрали по кирпичику. Священников массово расстреливали. Помещения святой обители приспособили под лыжную и махорочную фабрики.
Казалось, что монастырь восстановить уже невозможно, но глаза боятся, а руки делают. Батюшка Иероним приступил к работе засучив рукава. Нина, а теперь уже матушка Нонна, решила не отставать от своего духовника, последовать за ним за тысячи километров.
"Все здания были в полуразвалившемся состоянии. Мне они напомнили те, в которые попали фугасные бомбы. Территория заброшена, – вспоминает матушка Нонна. – Я думала, что не доживу до того момента, когда монастырь будет восстановлен, – все-таки годы. А батюшка молодой, он точно увидит возрожденную обитель. Я решила, что в любом случае буду помогать. Сделаю всё, что по силам".
Думалось так, но случилось всё иначе: в 2013 году архимандрит Иероним скончался, но трудную миссию, за которую взялся, он всё же успел выполнить. Батюшка не раз говорил, что восстановить монастырь и построить новые храмы в короткие сроки удалось в первую очередь благодаря тому, что святая обитель стоит на крови мучеников.
Монастырь восстал из пепла и разрушений. Его колокольня высотой 81,6 метра, выполненная из бетонного монолита, была внесена в Книгу рекордов России. Одних только храмов на территории монастыря было построено девять – в разы больше, чем было до революции. Возрожденная обитель процветает, её посещают толпы паломников.
Двадцать лет назад матушка Нонна по благословению отца Иеронима приступила к работам по наведению порядка на территории монастыря. Теперь каждую весну обитель радует глаз: деревья, кустарники, цветы. И не догадаешься, что когда-то здесь был унылый разоренный пустырь.
Как и блокадный Ленинград, Свято-Троицкий монастырь стал ещё одним подтверждением давно всем известной истины: как бы ни было тяжело, какой бы безвыходной ни казалась ситуация, нельзя опускать руки, потому что всё в нашей жизни происходит по промыслу Божьему, а надежда на чудо не умрет никогда.
Главное – не поддаваться греху уныния. | Официальный сайт Политической партии СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ
Копирование материалов приветствуется со ссылкой на сайт spravedlivo.ru
© 2006-2025 |
|
